Рассказ

Мирослав Бакулин

Случилось это, когда хозяева стали нас выгонять с квартиры.
Снимали мы комнаты в 6-м микрорайоне. К тому времени начал я ходить в церковь, поняв, что цель жизни всякого человека - служить Богу и людям. Однажды в кабинете кафедры (работал преподавателем) - сижу и заполняю карточки какие-то. А коллеги о чем-то беседуют. Заведующий рассказывает, как он вчера какую-то телепрограмму со священником видел. Я в пол-уха слушаю, пишу свое. И вот он говорит, между прочим, что спросили священника про смысл жизни, мол, в чем он? Тот отвечает: "Служить Богу и людям!" И дальше о чем-то рассказывает.

    А я остолбенел, как будто раскаленный лом в сердце мне вогнали.
    Вот она, правда - "Служить Богу и людям".
    Да, Дух Святый веет, где хочет.
    И сказано-то было мимоходом,
    и сказано-то было не мне,
    а запало, пронзило до мозга костей.
    Так просто и так глубоко.

Но как часто бывает это с новоначальными, все делал с перехлестами:
и молился, и постился, и о Боге с другими говорил,
рвение через край,
обсуждение, переходящее в осуждение.

А жена моя, человек трезвый, сказала мне просто:
"Пока я не увижу, что тебя твоя Церковь изменит, я туда ходить не буду".
И не ходила, и о крещении слышать не хотела.

А я обзавелся "домашней церковью": поставил друг на друга две табуретки,
водрузил на них икону - так, чтобы она была против лица,
и, зажигая купленные в храме свечки,
начал читать незнакомые мне слова в молитвослове.

    Не буду говорить о тех днях и тех молитвах, в них было много пустого огня и самопринуждения.

Дальше стало совсем трудно, и я стал заставлять себя молиться и что-то читать. Выбрал "Пролог" с короткими поучениями на каждый день.
Как-то утром читаю историю про святого Антония Печерского, как тот увидел, почему иные иноки выходят из храма до конца службы: бес посыпал их цветочками, и те из них, к кому эти цветочки липли, находили какую-нибудь пустую причину и уходили. Мораль была проста: выходить из храма до конца службы нельзя. Мне эта история как никогда показалась знакомой.

В то время я писал диссертацию, и очень часто, поутру на молитве меня пробивали "гениальные" идеи. Поначалу, как только такая "светлая" научная мысль ко мне приходила, я бросал молитву и мчался фиксировать ее, приписывая это "откровение" близкому присутствию Бога.
Но вскоре выяснил, что ни одна их моих восторженных записей не годится для дела, и что эти стремительные убегания с утреннего правила призваны, чтобы разрушить молитвенный настрой, бес баловал. Тогда первым моим правилом для молитвы стало: "не отвлекаться!". Поэтому я хорошо понял слова св. Антония: "нельзя выходить до конца службы", - значит нельзя!

В тот же вечер Господь мне судил оказаться на вечерней службе в храме. Надо сказать в храм я ходил очень редко, в основном, на воскресную литургию, а на вечерней [службе] был мельком, она мне не понравилась, было скучно и непонятно. Тогда я учился и работал, и уставал до последней степени. Как я оказался в храме, не знаю, скорее всего, пришел за книжкой какой-нибудь (в храм тогда я ходил, как в специализированный книжный магазин).
Вот стою на службе: устал ужасно, ничего не понятно, чего они там кадят-читают. Народ безмолвствует.
Свечи - то зажигают, то гасят, священник что-то там тихо в алтаре говорит.

А усталость жуткая, и уйти-то до конца не могу, ведь только сегодня про это читал.
Человек я упертый, знаю, что не уйду, уважать себя перестану.
Сесть рядом с бабушками - стыдно.
Вот стою я, рассматриваю грязные кончики своих армейских ботинок и думаю, как было бы хорошо сейчас упасть вот на эти крашенные коричневой краской доски пола, упасть и заснуть.

Настолько мне плохо, что начинаю я заниматься противоцерковной деятельностью. Начинаю я про себя говорить так: "Господи, да сделай ты так, чтобы эта служба кончилась". Стою и повторяю это про себя. И чем больше слабость и усталость накатывают на меня, тем сильнее и сильнее повторяю это.

И вдруг я совершенно отчетливо понимаю, к Кому обращаюсь с этими словами. Служба для меня вдруг закончилась!
Это понимание, (Кому я молюсь), как будто мне сказало: "Все, служба для тебя закончилась".

Сначала испугался. Огляделся вокруг. Увидел, что люди, стоящие в храме, ВСЕ обращаются к НЕМУ.

Посмотрел на отрытый алтарь, и вдруг явственно, не глазами, а всем существом своим понял, что Он стоит там и благословляет нас всех. Он там! Я замер. Я утих. Я исчез.

Тот вихрь, который вечно крутился в моей голове, когда "мысль за мыслию толкется в ожиданье череда", - вдруг оставил меня.

Мое сознание превратилось в совершенно спокойную поверхность воды, которую не тревожит ни одна рябь, ни одна волна. Мирно стало мне, покойно. Так спокойно, так хорошо.

    Это было похоже на то, как я звонил в роддом, когда родился мой сын.
    Я набирал номер и спрашивал сестру, кто родился. Она говорила, что сын.
    Я, не веря своему счастью, снова набирал номер и снова спрашивал, она снова отвечала,
    и снова набирал и спрашивал.
    На третьем звонке она стала раздражаться, потом - ругаться.
    Тогда я попросил позвонить мою маму, она поговорила с медсестрой, и ласково сказала мне:
    "Все, у тебя родился сын, с женой все хорошо, иди спать".
    И я, совершенно счастливый, отправился спать, неся в груди -
    тайну новой жизни, и мир, и радость.

Нечто подобное, но гораздо глубже, я испытывал и теперь. Стоял, купаясь в океане спокойствия.

И стало вдруг ясно, о чем и о Ком - говорят и поют.
Я смотрел на Его икону,
а Он смотрел мне в сердце,
и нам было хорошо.

Незаметно подошла к концу служба, батюшка вышел с Евангелием и крестом, поставил рядом с аналоем табурет с цветным половичком, началась исповедь. Я не двигался с места. Выключили свет. Перед иконой горела лампада.

Я просто смотрел на Него.

Вскоре и исповедь закончилась.
Священник, разоблачившись, прошел мимо меня, недоуменно осмотрел, и, на всякий случай, перекрестил.
Я почти не заметил его.
Старушка стала мыть пол. И вот, когда сухое, немытое место в храме осталось только подо мной, она подошла ко мне, дернула за рукав и сказала: "Ты бы шел уже".

    Я посмотрел на нее,
    на золотой иконостас и теплющиеся еще лампады,
    обернулся к дверям, -
    там, в проеме было что-то лиловое, сумеречное, осеннее, холодное и промозглое.
    Посмотрел и спросил ее: "Да куда же я пойду?"
    Она резонно заметила: "Домой".
    И я побрел домой,
    неся в своем сердце вот такую первую встречу с Богом,
    которая рождается иногда из такого мусора в душе.
    Я долго жил этим утешением...

Но, помните, нас стали выгонять с квартиры. Денег нет, идти некуда. И произошло вот что.

До этого мы с отцом купили машину. Но никто на ней не стал ездить. Она год простояла в гараже без движения, и мы продали ее. Деньги положили в банк. Банк прогорел. Жена училась на юридическом и, в качестве практики, подала в этом безнадежном случае какую-то апелляцию на банк, или что-то вроде того. Я, как подобает всякому новоначальному, игнорировал ее обвинения в бездействии, закатывал глаза, всем видом намекая, что "положился на волю Божию". Жену мою эта религиозная паранойя совершенно не устраивала. Она плакала и требовала активных мужских действий по отысканию жилья. Я отмахивался словами про птицу небесную, которая не сеет, не жнет, не собирает в житницы, и тому подобное.

Дом появился через мамино попечение.
Жена повесила на столбах объявления, и через некоторое время мама протягивала нам адрес какого-то частного дома, который то ли меняют, то ли продают. Мы пошли. Домик мне понравился: маленький, аккуратный, уютный. Помолился про себя: "Вот бы здесь жить!" Хозяин оказался немец, по имени Иван Иванович, судья. Нам сказал, что дом меняет только на красную "жигули-шестерку". И пояснил со всей немецкой пунктуальностью, что у "шестерки" отличный движок, а красный цвет наиболее заметен на дороге, поэтому меньше вероятности аварии. Все это, конечно, здорово и разумно, но у нас не было ни машины, ни денег на нее. Мы попрощались, обменявшись телефонами.

И вдруг через неделю Иван Иванович звонит и говорит, что дело банка, в котором лежали наши деньги, попало именно к нему, и что по бумаге, составленной женой, мы можем получить свои деньги назад. Вот так номер! Мы, конечно, обрадовались, единственные из частных вкладчиков получили свои деньги. Но их все равно не хватало на машину.

Тогда жена попросила у родственников, те - дали, в валюте. Но и этих средств было недостаточно.

Мы стали искать "шестерку" подешевле. Опять меня ругают за беспечность, а я, знай только, молюсь. Наконец, нашли одного знакомого, который сказал, что на его базе осталась последняя "шестерка", неизвестно какого цвета, но он мог бы продать ее нам подешевле. Звоним, договариваемся с Иваном Ивановичем. Он напоминает: "Мне нужна только красная".

Наутро едем. В машине верх напряжения: что-то будет?
Всю дорогу Иван Иванович нудел: "Только красную, другую мне не надо". Одно слово - немец. Жена - как натянутая струночка, а я - тихонько творю Иисусову.

Подъезжаем, выходит начальник и говорит, мол, извините, вчера приехали люди, предложили цену, и вашу машину я продал, так что не обессудьте. Воцарилась пауза. Жена разрыдалась. Нет машины, нет дома. Стоим, горько молчим. Иван Иванович что-то говорит безутешной жене.

Опять выходит начальник магазина и говорит, что, мол, подождите, не уезжайте, пришел машиновоз, но вряд ли вас автомобили устроят. Заходим во двор, а там стоят 18 ярко-красных "шестерок"!!! Мы остолбенели.

Я говорю: "Давайте, выбирайте, Иван Иванович", - и как во сне иду расплачиваться. Жена стоит пораженная, недоуменно смотрит на меня. Но это было только начало. Я отдаю кассирам мешок еще старыми деньгами, тройки, пятерки, десятки. Они разрывают банковские упаковки, все пересчитывают трижды.

Я им говорю: "Оставьте, если что будет лишнее - в валюте, а то нам еще с родней рассчитываться".

А сам стою, тихонько молюсь. Они посчитали, что-то отложили в конверт, мне его отдали. Зашел еще мужик, пересчитали все четвертый раз и отправили наши денежки в бездонный сейф. Я выхожу во двор, открываю конверт, а там - куча долларов. То есть много. У нас столько и не было. Родственники восемь раз считали, кассиры подложить не могли. Подхожу я к Ивану Ивановичу, советуюсь, чего делать, он человек все-таки постарше будет. Он резонно замечает, что сейчас в сейфе денег не отличишь, что в конце недели, в пятницу, они деньги будут инкассировать, и если выяснится недостача, то нужно будет вернуть.

Уезжали мы оттуда, просто раздавленные свалившимися на нас событиями:
- 18 машин,
- взявшиеся невесть откуда деньги.
Повезло нам или мы воры?

Несколько дней пребывали в тревоге и неудобстве. Но вот наступила пятница, и я позвонил в магазин. Мне ответствовали, что никакой недостачи у них нет. Этими деньгами мы рассчитались с долгами, купили кой-какую мебель и жили еще на них сколько-то.

А дом мой я по сей день считаю подарком Пресвятой Богородицы, ответом на переживания супруги и мое тогдашнее молитвенное упрямство.

Встреча с Богом растет часто из какого-то душевного сора и сумятицы, но там, где жизнь кипит и бурлит - болью ли и страданием, радостью ли и веселием, - там всегда Господь.

Он - в гуще жизни, посреди нее, принимая все человеческое, кроме греха.

29 сентября 2010г.

ttp://afon-ru.com/Afon-palomnichestvo.Miroslav-Bakulin.I-ya-pobrel-domoj-nesya-v-svoem-serdce-vot-takuyu-pervuyu-vstrechuh-s-Bogom-kotoraya-rozhdae

http://www.pravmir.ru/on-v-gushhe-zhizni/