Священник Александр Дьяченко

Иногда нам бывает так тяжело, что кажется, Бог совсем забыл о нас. Но может ли такое быть на самом деле? Об одном таком случае – рассказ протоиерея Александра Дьяченко из его "Живого журнала".

– А вообще, тяжелый был год. Не припомню, чтобы раньше мы всей семьей болели почти без продыху с января по декабрь. Сперва маме операцию сделали, потом теща чуть не померла. Еще и Катенька, ты же знаешь, как родилась, так тоже всё по больницам и по больницам. И не только у нас такие напасти. Вон, посмотришь, одни соседи страдают, другие. И на приходе верующих послушаешь, так тоже всего хватает, и скорбей, и болезней.

Виктор, продолжая смотреть в одну точку, устало машет рукой. Видно, он уже привык жить в постоянном напряжении. Человек, как известно, ко всему привыкает. Смирился с положением и не ропщет. Если и просит, так только об одном, молиться об исцелении его дочечки.
Внезапно он оживился.

– Совсем забыл! Что это я всё о своем да о своем. У нас ведь радость в общине, да какая! Аня, наконец, понесла! Да-да, Сережина жена. Ты их знаешь. Теперь молимся за них всем приходом, и ждем пополнения.

С Аней и ее мужем Сергеем мы дружим уже много лет. И все эти годы я знал, как они мечтают о ребенке. Но, к сожалению, пара оставалась бездетной. Предлагал им взять малыша из дома малютки, но Анечка не соглашалась и всё надеялась родить своего.

У себя в храме молодые активные прихожане сразу пришлись ко двору, Сережу выбрали старостой, Анечка пела на клиросе и учительствовала в воскресной школе. Всё свободное время они проводили в храме. Сергей, человек по натуре деятельный, постоянно что-то придумывал, куда-то ехал, с кем-то встречался, организовывал. Анечка – та совершенная противоположность большому громкому Сереже. Тихая и неприметная, всегда рядом с мужем, заботится о нём, беспокоится, и я знаю, но это между нами, печет для него замечательные торты. Сережа редкий сладкоежка.

Конечно, их любили и им сочувствовали. Семнадцать лет ожидания – это много. И вот такая новость. Потому окружающие и радовались столь долгожданному и одновременно неожиданному известию.

Даже те, у кого что-то не ладилось в делах, в семье, или со здоровьем, отнеслись к этой новости как собственной победе. Наконец-то! Десятки людей, взрослых и не очень, молились в ожидании появления маленького человечка.

– Вот такой мужик будет, – уверенно заявляли представители сильной половины человечества, – весь в отца.

– С чего это вы взяли, что «мужик»? – раздавались недовольные женские голоса, – непременно родится девочка!

Честно сказать, мне девочки тоже нравятся, и даже больше, чем мальчики. Наверно, это потому, что вокруг меня одни девчонки. В этом году был в Бресте, заехал к племяннику, у него их тоже три. А я еще и своих четырех привез. Вот где был виноградник. Девочки – существа ласковые, заботливые, и от родителей, как правило, далеко не уезжают.

Было время, мне самому, тогда еще подростку, пришлось растить племянника, но, наверно, это было очень давно, и я забыл, как это – радоваться мальчикам.

Может, неделю после того как я узнал об Аниной беременности, меня пригласили в соседнем городе послужить молебен в часовне при университете. Среди клирошан я сразу заметил Анну и подошел к ней. Та подняла на меня глаза, я заглянул в них и увидел, как она счастлива. Счастлива в эту минуту, и в этот час и все последние дни и недели.

Счастливую женщину легко узнаёшь по глазам. Внешне она остается прежней, а вот глаза у нее другие.

Благословил и тихо шепнул на ухо:

– Мы с матушкой радуемся за вас с Сережей. И молимся.

В обычной ситуации Анечка при разговоре редко когда посмотрит в лицо собеседнику. В этот момент она хоть и смутилась, но глаз не опустила. Молчала и улыбнулась в ответ на мое приветствие.

В середине декабря я заказал на епархиальном складе календари на следующий год и должен был ехать забирать, но помешали обстоятельства. Ищу, кто бы мог выкупить мой заказ, и узнаю, что Сережа, Анин муж, как раз собирается в епархию. Вечером набираю его номер и прошу: выручай.

Во время разговора слышу рядом с Сережей Анечкин голос и хочу ее поприветствовать. Наверное, чисто интуитивно у каждого из нас возникает такое желание. Даже через расстояние, по телефону хочется «прикоснуться» к счастливому человеку. Особенно если тебе всё чаще приходится иметь дело с человеческой бедой.

– Сережа, кто это там рядом с тобой? Анечка? Хочется поздороваться! Если можно, передай ей трубку.

Слышу, как Сережа зовет Аню к телефону, и в ответ ее резкое «нет».

– Батюшка, прости, она убежала к себе в комнату.

Ну, убежала и убежала. У беременных это бывает.

Через день заехал к Сергею на работу забрать календари. Пока дожидался на проходной, разговаривал по телефону и не заметил, как появился Сергей. Такой же улыбающийся и уверенный в себе. Мы обнялись.

– Как хорошо, что ты позвонил! Накануне Рождества Христова сделать доброе дело, да еще и священнику! Разве это не милость Божия!

Мы направляемся к его машине. Продолжая о чём-то рассказывать, он открывает багажник, отдает мне календари и, что-то вспомнив, резко замолкает. Затем продолжил:

– На Анечку не обижайся. Беда у нас. Замер младенчик. И она, мне кажется, с того дня тоже «замерла».

Меня будто ледяной водой окатили. Слушаю и не понимаю, Сергей сам-то осознаёт, что случилось? Трагизм ситуации так не соответствовал улыбке, не сходящей с его лица, что я подумал, будто он юродствует. От отчаяния юродствует. Вошел человек в привычный ему образ весельчака и балагура и не выходит. Даже если на душе от боли черным-черно, продолжает улыбаться и шутить.

– Аня «замерла», а ты как, держишься?

– Поначалу тоже жить не хотелось. Мыслей в голове целый рой. И самое страшное – упрек Ему. Как же так, Господи, как же так?! Хорошо, я согласен. Мы грешники, вне всяких сомнений. Но Сам посуди, кто еще столько же времени отдает приходу? Мы с женой постоянно на службах в храме, или с батюшкой в детском доме, или в школе, или куда-нибудь отправляемся с приходскими детьми.

Всегда и везде мы служим Тебе, работаем Тебе. И если что-то для себя и просим, то всего лишь одного – дай нам ребенка.

Нет, почему у каких-нибудь алкоголиков детей, как горошин в стручке, а нам никого. Совсем никого. Мы же не алкоголики, а Ты и этому не позволил появиться на свет. Знаешь, Господи, Ты просто неумолим!

Дома старался вести себя как обычно, и в храм продолжал ходить, правда, больше по инерции. Лучше быть в церкви с людьми, чем валяться дома на диване перед телевизором. И Анна должна была видеть меня всё тем же, любящим и надежным.

Одна отрада – моя работа и мои станки. Резцы, фрезы. Я работал и не хотел возвращаться к действительности, боялся наделать глупостей или тронуться умом. А Он понял меня, пожалел и утешил.

– Утешил? Ты думаешь, Он тебя утешил?

– Да, думаю, что да. По-другому не объяснить. Я никому, кроме тебя, об этом не рассказывал. Боюсь, посмеются и скажут: ерунда всё это. А для меня это была встреча с Ним. Встреча, после которой снова захотелось жить.

Прошло дней десять, и командируют меня по работе на завод в соседний с нами город, – Сергей произнес хорошо известное название предприятия, в советские годы гремевшего на всю область, и не только на область. Завод был уникальный, сколько раз его по телевизору показывали. Продукция разлеталась по стране и уходила на экспорт. Необходимые кадры готовили самостоятельно, многие работники без отрыва от производства здесь же на месте учились и получали высшее образование.

Сережа рассказывал, а я и сам когда-то очень давно бывал на этом заводе. Помню, тогда мне впервые показали станки с числовым управлением.

– Мы заказали у них кое-что нужное для работы, и я должен был забрать. Приезжаю на завод. Ты был там когда-нибудь? Ага, значит, представляешь – это множество цехов из белого кирпича.

Посмотрел и ужаснулся. Будь бы жив Тарковский, сейчас на территории бывшего завода он мог бы смело снимать ремейк своего знаменитого «Сталкера».

Вход свободный, бывшая проходная заколочена досками. Заезжаю на территорию, и мне становится по-настоящему страшно. Когда-то здесь работали тысячи людей, сейчас никого, вообще никого. Иду вдоль разрушенных корпусов. Кругом кучи мусора, колотый кирпич и битое стекло. Металл и всё, что можно было утащить, уже растащено.

Хожу десять минут, двадцать. Понимаю, что где-то здесь в каком-то уцелевшем уголке теплится жизнь и трудится какая-то артель. Не зря же меня сюда направили. Кто-то же должен производить заявленную продукцию.

Хожу и высматриваю свет в окошках. Но света нет и окон нет. Вернее, проемы от окон присутствуют, но пустые и безжизненные. Долго я так ходил и, наконец, взмолился:

– Господи! Пошли мне хоть одну живую душу! Не зря же я сюда ехал.

Вдруг вижу – человек! Бежит стремительно. Главное, что он в рабочей спецовке. Значит, местный и, скорее всего, из тех, кого я разыскиваю.

Кричу ему: «Эй, погоди! Мне то-то и то-то нужно. Подскажи, где искать?»

Он мне рукой по направлению махнул, и пока я пытался разглядеть признаки жизни там, куда он мне показал, тот человек пропал. Вот, думаю, прямо как сказочный гном, появился и тут же бесследно исчез.

Делать нечего, поскольку других вариантов у меня не было, пошел я в сторону такого же длинного полуразрушенного корпуса. Захожу в проём, где раньше были ворота, и иду по темному коридору. Хорошо еще из оконных проемов внутрь помещения попадает дневной свет, я ориентируюсь и обхожу места, можно запросто споткнуться и упасть.

На полу старая плитка еще советского образца. Видно, ее тоже пытались сколоть. Куда-нибудь на дачу, но не получилось. Уложена на совесть. Зато дырок кругом наковыряли.

Иду дальше. Коридор сужается, окон больше нет. Кругом темнотища. Достал телефон и включил подсветку. Продвигаюсь чуть ли не на ощупь. Замечаю впереди луч света. Ага, понимаю, снова окно.

Подхожу ближе. Действительно, бывшее окно, благодаря которому внутрь проникает свет, и я вижу огромную кучу строительного мусора. Куча высотой метра два с половиной. А могла быть и больше, благо потолки в помещении позволяют.

На самой куче, будто на пьедестале, стоит пустая трехлитровая банка. На банке наклеен листок чистой белой бумаги с надписью черного цвета. Подхожу ближе. Вижу, что надпись не от руки, а нанесена типографским способом. Листок белый и на самом деле чистый. Среди окружающего мусора и всеобщего разорения белый листок показался мне здесь странным и неуместным. А на нём еще и надпись какая-то. Интересно, что там написано?

Со зрением у меня всегда было не очень. Подошел как можно ближе, а всё одно никак не рассмотрю. Пришлось лезть наверх. Неудобно, мелкие обломки кирпичей осыпаются из-под ног. Я боюсь упасть и почти ложусь на груду мусора. Едва дотягиваюсь до банки – и вот, наконец, она у меня в руках.

Обычная стеклянная банка, только без дна. Донышко снизу отколото идеально ровно, словно кто-то взял и отсёк его острейшей саблей. Читаю слова, напечатанные черной типографской краской.

Читаю, и не могу понять, как здесь, наверху мусорной кучи очутилась эта странная стеклянная банка, еще и с такой надписью. Как она сюда попала? Зачем она сюда попала? Непонятно. Хотя, если это персонально для меня, тогда очень даже понятно.

Смотрю на надпись и чувствую, как у меня независимо от того, хочу я этого или нет, наворачиваются слёзы. Беру этикетку за уголок и пробую отклеить. На удивление она легко отделилась от стекла, я свернул ее и положил в бумажник. Теперь ношу с собой. Когда накатывает отчаяние, достаю и читаю.

– Покажи мне ее. Я тоже хочу прочитать.

Сережа открывает кошелек, достает листок чистой белой бумаги и протягивает мне. Я разворачиваю его и читаю такие знакомые слова:

«Бог есть любовь».

Протоиерей Александр Дьяченко

13 февраля 2016 г.

http://www.pravmir.ru/uteshitel/